Похороны месье Буве - Страница 31

В половине шестого дождь наконец полил крупными тяжелыми каплями, они подскакивали, ударяясь об асфальт, и потом расплывались на нем черными пятнами. Тут же откуда-то со стороны Шарантона послышались раскаты грома, и налетевший резкий ветер поднял пыль, срывая шляпы с прохожих. Люди в панике спасались, укрывались под козырьками парадных или под большими тентами террас.

Уличные торговки снедью предместья Сент-Антуан улепетывали от ливня, прикрывая головы фартуками или мешками. По обеим сторонам улицы уже струились ручьи, запели водосточные трубы, а в домах, на всех этажах, жильцы поспешно закрывали ставни.

Бопер спрятался в каком-то темном закоулке между овощной и мясной лавками и машинально читал имена на привинченных к стене табличках. На втором этаже жил зубной врач, наверняка едва сводивший концы с концами, на третьем массажистка, еще кто-то в том же доме изготовлял искусственные цветы.

Он уже опросил добрых четыре десятка старых женщин, но попадались или маленькие и тощие, или просто не выходившие из своих комнат, а некоторые удивленно таращились на него, когда он задавал вопрос о набережной Турнель:

— Да что мне делать на набережной Турнель?

Одна даже затараторила на незнакомом языке, кажется, по-польски.

Потихоньку продвигаясь, он вычеркивал адреса из записной книжки, когда дождь помешал ему двигаться по намеченному пути. По узкому проходу он забрел в какой-то двор и увидел новенькую эмалевую табличку с надписью: «Консьержка».

Из-за грозы почти совсем стемнело, и здесь зажгли слабенькую электрическую лампочку.

Он вошел и увидел женщину, лежавшую на кровати; другая, похожая в потемках на черное пятно, сидела в углу. Перед ней было ведро, в которое она бросала только что очищенные картофелины.

— Полиция.

В каморке стоял тошнотворный запах пота и какого-то лекарства, напомнившего ему операционную, где ему удаляли аппендикс.

— Узнайте, что ему надо, мадемуазель Бланш, — еле слышно сказала лежавшая на кровати.

И странный, словно детский голосок спросил:

— Что вам угодно?

Он даже еще не повернул головы. Глаза еще не привыкли к такому освещению.

— Я только хотел спросить, не знаете ли вы в этом доме пожилую женщину в годах, которая одевается в черное и страдает болезнью ног.

Не успев договорить, он увидел ноги сидевшей в углу старой женщины, которые она вытащила из тапочек: чудовищно распухшие, бесформенные, обтянутые черными шерстяными чулками.

— Вы живете здесь? — быстро спросил он.

Женщина не ответила, вместо нее усталым голосом отозвалась другая, та, что лежала на кровати:

— Она живет здесь, да. Уже больше тридцати лет. Иногда помогает мне. Что вам надо от нее?

Громовые раскаты заглушали голоса. Лампочка мигала, свет грозил вот-вот отключиться совсем. Старуха испуганно смотрела на него, держа в одной руке нож, в другой — недочищенную картофелину.

У нее было широкое бледное, похожее на полную луну лицо с блеклыми глазами, бескровными губами, как будто вылепленное из куска глины.

— Вы знаете месье Буве? — спросил инспектор.

И вдруг почувствовал, что ему больше незачем бродить по улицам квартала. Старуха подняла голову и, изумленно глядя на него, сказала:

— Он умер.

— Вы его знали?

— Я принесла ему цветы.

— Знаю.

— Увидела в газете фотографию и сразу узнала.

Ему еще не приходилось слышать такой голос, бледный, как ее лицо, невыразительный, монотонный. Женщина повернулась к кровати, чтобы попросить совета, расспросы этого чужого человека явно наводили на нее ужас.

— Вы давно видели его в последний раз?

— Очень давно.

— Двадцать лет назад?

— Больше.

— Тридцать?

— Больше.

— Это было в Париже?

— Познакомились мы в Париже.

— А потом виделись где-нибудь в другом месте?

— Я с ним уехала в Брюссель, и там мы прожили год. Может, меньше. Я уже не помню.

— Его уже звали Буве?

— Нет. Я и не слышала никогда такого имени, первый раз в газете прочитала. И все-таки это он.

— Как его звали, когда вы были с ним знакомы?

Заволновавшись, она вновь повернулась к кровати.

— Думаю, будет лучше, если вы ему ответите, мадемуазель Бланш.

— Он сменил имя.

— Когда?

— Перед тем, как мы уехали из Парижа.

— Под каким именем вы знали его до этого?

— Гастон… Гастон Ламбло…

— А потом?

— Он назвался Пьерроном.

— Почему?

— Не знаю.

— А вы?

— В Брюсселе меня все звали мадам Пьеррон.

— Вы были его женой?

Она колебалась. Она все так же сжимала в руках картошку и нож, Бопер боялся, как бы она не порезалась.

— Нет. Но люди думали, что да.

— Какие люди?

— В кафе.

У нее не было никакого дурного умысла, она отвечала искренне, но мысли ее шевелились очень медленно, и это были совсем простые мысли, она не могла выразить их иначе.

— Вы работали в кафе?

— Я прислуживала, а он работал в подвальчике.

— Уверены ли вы, что действительно никогда не были за ним замужем?

— Да. Мы только делали вид.

— У вас нет детей?

Она покачала головой, удивленно, потом удрученно.

— Что с ним случилось потом?

— Он уехал.

— Почему?

— Не знаю.

— Куда уехал?

— Уехал.

В этой каморке искать телефон было бессмысленно, и Бопер безропотно пошел под проливной дождь в ближайший бар.

— Приведите ее сюда, — сказал месье Гийом.

— Не знаю, удастся ли мне это.

— Она больна?

— Нет. Это консьержка больна. А она при ней.